ТАЙНЫ СИБИРИ.

    Почти три века стоит на берегу реки Нейвы падающая башня. Как много она видела и слышала за свою долгую жизнь... Но Невьянская башня молчалива... О чем она молчит? Разговорить ее, выпытать у нее историю о странных, а иногда и трагических событиях, происходивших в бывшей столице демидовского горного царства, пытались многие историки и краеведы, писатели и журналисты. Автор этой книги, обощая опыт некоторых исследователей Невьянской башни, дает на основе опубликованных и найденных архивных документов свое толкование исторических событий, свидетельницей которых она была.

  Там, где молчит история, появляются легенды и предания. Они как бы заполняют пустоты и белые пятна реального исторического повествования. Бывало, реальность и легенда шли рядом, как бы подменяя друг друга. Мудрый Н.К. Рерих зорко подметил эту особенность отражения прошлого: «В этих оберегаемых и сохраняемых преданиях вы можете узнать реальность прошлого. В каждой искре фольклора есть капля Истины, приукрашенной или искаженной».

 В уральском фольклоре тема «О заводчиках Демидовых» обычно выделяется особо. Причем многие предания и легенды так или иначе связаны с Невьянской башней. Эта тема, по выражению исследовательницы уральского фольклора В. П. Кругляшовой, «может быть названа специфически уральской». 

 Предания «о начале» Демидовых обычно связаны с сюжетом первой встречи Никиты Демидова с царем Петром I . Встреча эта — факт исторический. Причем встречались они не единожды. Но когда и как произошла первая встреча - об этом никто не знает. По крайней мере, документы о том молчат. Известно только, что Петр 1 побывал на тульских заводах в ноябре 1695 года и сентябре 1696 года.

Предание же рассказывает так:                                                                        

«Один из наших вельмож, ездивший за границу, привез Петру пистолет. Царь очень потешался подарком, но, к несчастию, сломал курок. Не нашлось в Москве мастера, способного его починить, и кто-то посоветовал обратиться в Тулу, где кузнец Никита Демидов Антуфьев славился ловкостью и искусством. Петр, ехавший в Воронеж, захватил пистолет с собой, остановился в Туле и приказал позвать кузнеца, который объявил, что дело можно поправить, но что починка требует времени. Петр оставил ему пистолет, с тем чтобы взять его назад, когда поедет обратно в Москву. Месяца через два Государь прибыл опять в Тулу и спросил о своем заказе. Никита Демидов принес ему пистолет. Осмотревши его, Петр похвалил кузнеца и прибавил:

— А пистолет-то каков! Доживу ли я до того времени, когда у меня на Руси будут так работать?

— Что ж, авось и мы супротив немца постоим,— отозвался Никита.

На беду Петр выпил лишнюю рюмку анисовки, и эти ненавистные слова, слышанные им уже столько раз, взбесили его. Он не сдержал руки и крикнул, ударяя в щеку Антуфьева: «Сперва сделай, мошенник, потом хвались!»

— А ты, царь,— возразил, не смутившись, кузнец,— сперва узнай, потом дерись.

При этих словах он вынул из кармана пистолет и продолжил:

— Который у твоей милости, тот моей работы, а вот твой, заморский-то.

Разглядев пистолет, обрадованный Петр подошел к Никите и обнял его.

Виноват я перед тобой,— сказал он,— ты, я вижу, малый дельный».

Предание это считается невьянским. Конечно подобное можно услышать и на других уральских заводах. И везде Никита Демидов не простым был кузнецом, а имел «золотые руки», «мастер был знаменитый».

Тут интересна такая деталь. Когда предание или легенда ведали о жестокости хозяев Невьянского завода, то назывался просто Демидов. А ежели отмечалось высокое мастерство, то назывались поименно — Никита или Акинфий Демидовы. И больше никого. В народе извечно высоко ценилось мастерство.

Символом жестокого произвола Демидовых стала Невьянская башня. Большинство невьянских легенд связано именно с ней. Легенды эти обыграны разными писателями.

Евгений Федоров в своем романе «Каменный пояс» так расписывает старое предание:

«Надумал Акинфий Демидов построить высокую каменную башню с тайными подвалами. Писал он о том в Санкт-Петербург приказчику:

«Намерен я строить в вашей вотчине, Невьянске, башню по образцу, кой в иноземщине, в граде Пизе есть. Внизу той башни мыслю сладить каменные амбары под сибирскую медь, а вверху содержать караул для убережения от пожаров и для повестки людишек на работу. Наказываю тебе сыскать в Санкт-Петербурге иноземцев-каменщиков, которые дошлы в башенной стройке...»

(Письмо это — вымысел автора, на что он по законам жанра имел полное право. О качестве вымысла я умолчу. Странно другое: письмо это стали цитировать в научных статьях, как исторический документ).

Е.А. Федоров далее продолжает:

«По строгому указу Акинфия приказчики сыскивали каменщиков всюду и гнали в Невьянск. Тесали камень, копали склепы, бутили фундамент. Сотни каменщиков возводили башню. Строил башню крепостной зодчий...

Башня, по примеру Пизанской в Италии, строилась с наклоном на юго-запад; чудилось, что она рухнет и каменная кладь расколется на части. Внизу у башни укрепили плотину — ладила ее работная артель, вколачивая в плотине сваи. Двадцатипятипудовая чугунная баба била с высоты дубовые сваи и глубоко вгоняла их в землю. И тут приключилось неслыханное. Задумал Акинфий Демидов построить из пруда в подземные тайники башни секретный шлюз и тот шлюз, когда нужно поднимать, и тогда прудовая вода с буйством шла бы в подвалы и...» (отточие Е. Федорова).

Е. А. Федоров как-то не заметил, что построена Невьянская башня вовсе не по образцу Пизанской башни: трудно представить столь разные сооружения. Общее у них только одно — обе наклонные. Стилевую разность башен, очевидно, заметил писатель Павел Северный, а потому в своем романе «Куранты Невьянской башни» повернул ту же легенду несколько по-иному:

«Для душевного покоя (непонятно только, почему для «покоя» - И.Ш.) Акинфия Никитича Демидова, по его воле, каменная башни Невьянска выстроена схоже с башнями Московского Кремля. С наклоном излажена она оттого, что в Петербурге довелось всесильному заводчику наслышаться, будто на италийской земле, в городе Пизе, стоит для устрашения народа башня, готовая упасть.

…Выводили башню в строгом секрете за высокими заплотами. Народ и близко не подпускали. Выложили под башней просторные подземелья, соединили потайным ходом с подземельем хозяйского дворца. А еще из башенного подземелья прорыли тайный лаз к пруду, перекрыли шлюзовой перемычкой. Откроешь перемычку — хлынет вода прямо в подземелье».

И таинственные подземелья, и секретный шлюз упоминались в легендах неспроста. Далее, как известно, события в легенде разворачиваются таким образом. В подземельях башни Демидов (в легенде обычно не называется, который из них) тайно плавил серебро и золото и чеканил «воровские» демидовские рубли. Когда слухи об этом все-таки дошли до Петербурга, то на Невьянский завод послали грозного князя-ревизора. Однако Демидова предупредили о приезде незваного гостя, и заводчик поставил на верхние ярусы башни дозорных, чтобы зорко смотрели за дорогами, ведущими в Невьянск. Карету ревизора заметили за несколько верст и донесли о том хозяину. Чтобы скрыть следы своих беззаконий, Демидов пошел на новое преступление: приказал открыть секретные шлюзы. Вода хлынула в подземелья, заполнила их и скрыла плавильные печи, оборудование для чеканки монет, а также мастеровых, что были прикованы цепями к стенам подземелий. Так гласит старинная уральская легенда. Вот уже больше двух веков ходит она по белому свету в разных вариантах.

Один из вариантов этой легенды-предания рассказали А.Н. Радищеву, когда он в 1797 году возвращался из сибирской ссылки через Урал. В его путевом дневнике есть краткая запись:

«Невьянский завод... NB . Серебряная руда в погребу, офицер для того посланный». Развить этот сюжет Радищеву, кажется, не удалось, хотя он и пометил его « NОТА ВЕNЕ» — «хорошо заметь».

В некоторых вариантах преданий соединяются события, происходившие в разное время, и опускаются те или иные сюжеты. Так в предании, внесенном уральским историком прошлого века В. Шишонко в «Пермскую летопись» не говорится ни о тайной плавке драгоценных металлов, ни о чеканке рублей, ни о затоплении подземелий... Шишонко знал об этих сюжетах, но относился к ним скептически и не включил в свою «Летопись».

«Мы пока ничего не скажем,— замечает Шишонко,— о башне (о цели постройки башни, о подземных ходах, идущих из башни к барским хоромам, реке Нейве и домне; о комнатах, устроенных внутри башни), находящейся в заводской загородке, потому что все передаваемое народной молвой об этой башне как будто басня. Башня эта — тоже осколок седой старины. Старожилы постройку ея относит к 1725 году».

Шишонко, однако, допустил непростительные для такого знатока истории Урала неточности, по крайней мере, не оговорил и не прокомментировал эти сюжеты. Он так пересказывает предание.

«Пусть бы Демидовы принимали на свои заводы пришлых и беглых рекрут и пользовались бы их трудом, но не творили бы «проделок», подобных нижеследующим. Демидовы, нуждаясь в рабочем народе, охотно принимали на свои заводы бродят всякого рода. Об этом злоупотреблении узнал горный начальник Татищев и донес в Петербург... Высшие власти взглянули на донос очень серьезно. Сенатору князю Вяземскому высочайше повелено было отправиться на Урал и произвести строгое следствие в тех местах, которые по указанию горного начальника служили пристанищем для беспаспортного люда (Сенатор А. А. Вяземский приехал па Урал в 1763 году, то есть почти через тридцать лет после Татищева и совсем по другому случаю. Но расследование на заводе он действительно проводил.— И. Ш.). Таким образом,— продолжает В. Шишонко,— началось дело, грозившее Демидову весьма дурной развязкой».

Теперь послушаем предание о том, как поступил заводчик, чтобы выпутаться из беды, или, вернее, как прикрыл он один неблаговидный поступок другим, несравненно худшим первого.

«Пока в Петербурге рассматривали донесение, пока на значили следователя, пока тот собирался в путь, протекло немало времени, может статься и год, а Демидов успел между тем принять следующие меры к сокрытию следов своей проделки. Узнав, что большинство бродяг — беглые крепостные из Подмосковья, богач-заводчик наскоро посылает туда агентов и с их помощью скупает у известных помещиков всю массу людей, которых они считают пропавшими без вести. Относительно лиц, не открывших своего происхождения, Демидов велел невьянскому управителю держать их в кучке и, как только прибудет следователь, запрятать в подземелье, но так, чтобы никто посторонний не мог указать на место, и, если обстоятельства потребуют, оставить там на веки вечные.

Для помещения князя в Невьянске был наскоро выстроен дом, великолепно отделан внутри юг снаружи и снабжен мебелью из самых редких заграничных пород. Жители, дивясь роскоши здания, прозвали его «красными хоромами».

Когда прибыл Вяземский и приступил к проверке народа, ему были представлены ревизские сказки, а затем и крепостные акты, совершенные задним числом на вновь приобретенных людей. Что же касается дезертиров, то на вопрос о них дан ответ, что таких никогда не было и нет. Успел или не успел Вяземский обличить Демидова в укрывательстве бродяг, старики старожилы ничего положительного не сказывают, но, по их словам, тревога кончилась пустяками. А спрятанные в подземелье не вы ходили уже на белый свет.

Вероятно, князь чем-то не угодил Демидову, иначе последний не выкинул бы такого фарса: когда Вяземский и заводчик свиделись в Петербурге и первый между прочим похвалил невьянскую квартиру, Демидов выслушал это одобрение молча, но, вернувшись домой, написал своему управителю — предать огню «красные хоромы» со всем, что в них было. Приказ исполнен: здание немедленно сломано и бревна употреблены на обжыг руды, мебель и уборы достались управителю, но показаны владельцу истребленными».

Очевидно, П.П. Бажов слышал это предание в другом варианте, нежели В. Шишонко. В письме А. А. Суркову, в котором Павел Петрович разбирает роман Е. А. Федорова «Демидовы» есть такой абзац:

«Единственным случаем неоправданного мотовства может служить разве приказ Демидова сжечь специально построенные и роскошно обставленные «красные палаты», где во время ревизии жил князь Вяземский. Но это случай особого рода. Он, на мой взгляд, может быть кульминационным в основном и самом трудном конфликте Демидовых с родовым барством. Надо было сжечь, чтоб получить право публично сказать сенатору двусмысленную фразу: «Кто же после вашей светлости там жить у нас станет».

Жест стоил дорого, но он интересен...»

О преданиях, связанных с первыми Демидовыми и Невьянской башней, упоминает и Н. Колюпанов — автор солидного, но неровного труда «Колонизация Пермской губернии и распространение горного промысла». Описав наследство, оставленное Акинфием Демидовым, он продолжает:

«Из завещания видно, что, кроме того (ранее перечислялись заводы, промыслы, дома и т.д.— И.Ш.), после Демидова остался значительный денежный капитал и поступил в раздел между сыновьями...: серебряной посуды 6 пуд, алмазные и золотые вещи, жемчуг и другие драгоценности. Местное предание рассказывает, что при дележе найдена такая огромная наличная сумма в золотой и серебряной монете, что затруднялись ее считать и делили на меру.

С трудом верится, что такое громадное состояние было делом рук одного человека, поневоле приходится прислушиваться к преданию, будто Демидов задолго до объявления о том правительству получал в значительном количестве серебро и золото из Сибири и чеканил монету.

В Невьянском заводе до сих пор стоит высокая сторожевая башня: в ней закладена потайная комната, в которой, говорят, найдены были плавильная печь и формы для чеканки. Вообще Невьянский завод полон чего-то таинственного и недоброго. Из башни в дом ведет подземный ход, такой же ход спускается к реке, а третий примыкает, говорят, к железной, до сих пор запертой двери. Двор устлан был прежде чугунными плитами, и под ними был целый лабиринт переходов и тайников. В доме до сих пор есть комната, акустически так устроенная, что сказанное в ней шепотом слышно во всем доме; по преданию, она отводилась приезжим. В одном из тайников много времени спустя были, говорят, найдены скелеты, прикованные цепями...»

Все эти сведения, в которых хаотично перемешаны достоверные факты и легенды, Н.Колюпанов опубликовал в 1871 году. Примерно в это же время Вас. И. Немирович-Данченко, путешествовавший по Уралу, так записал свои впечатления от услышанного о Невьянской башне:

«В ее подземельях и народ топили, в ее закоулках людей замуровывали, в ее черных казематах и застенках держали вредных и опасных супостатов. Царство призраков стало и уделом сказок. Легенды остались в народной памяти, и народ упорно связывает их с этою старой башней; народ говорит о ней то, что не скажут выходцы с того света, народу каждое пятно на этих онемевших стенах кажется следами убийств, каждый загадочный шум в стене — стонами когда-то замученных в каменных мешках жертв».

Легенды и предания, связанные с Невьянской башней и первыми Демидовыми, великолепно знал Д.Н. Мамин-Сибиряк. Он, правда, почти нигде их не пересказывал, но, ярко излагая факты из истории Демидовых и демидовских заводов, кратко упоминал и о преданиях.

«Первые заводчики, — писал он в очерке «От Урала до Москвы»,— были люди слишком энергичные, вроде Акинфия Демидова, и не стесняли себя в выборе средств при преследовании своих целей. По сие время на многих Уральских заводах сохранились предания о том, как рабочих бросали в жерла доменных печей или топили в прудах..»

И в этом же очерке, останавливаясь па заслугах Акинфия Демидова, Мамин-Сибиряк тоже упоминает о легенде: «...первая русская медь, первое сибирское серебро и первое сибирское золото… были добыты Акинфием Демидовым... Акинфию Демидову было известно но только существование золота в Сибири раньше официального открытия Змеиногорского прииска, но можно с достаточным вероятием предположить, что даже производилась разработка этого золота, конечно, тайная, так как добывание драгоценных металлов составляло правительственную регалию и строго воспрещалось частным лицам. Именно к этому времени можно отнести легенду о Невьянской башне».

Однако саму легенду, по крайней мере в опубликованных вещах, Мамин-Сибиряк нигде не излагает. Но можно предполагать, что намерение вернуться к этой невьянской легенде у писателя имелось. Тем более что ХVIII век в уральской истории его очень интересовал. «Это было кипучее время,— писал он,— время сильных людей как на добро, так особенно на зло, время, носившее на себе печать какого-то стихийного разгула сил, когда на каждом шагу проявлялась почти нечеловеческая энергия». Среди этих «сильных людей» Дмитрия Наркисовича, пожалуй, больше других интересовал Акинфий Демидов, которого он называл «гениальным человеком», отмечая в то же время, что тот «является истинным сыном своего века: под его железной рукой стонали не только приписанные к заводам крестьяне, но и сами подьячие, разные приставники, приказчики и прочий служилый люд. Кнут, плети, батоги, цепи, застенок — все шло в ход. Недостаток места не позволяет нам остановиться на странном характере А. Демидова, полном всевозможных противоречий, где были перемешаны неистощимая энергия, железная воля, самодурство, жестокость».

Но еще более заинтересовался Акинфием Демидовым Павел Петрович Бажов. В письме к И. И. Халтурину от 1 февраля 1946 г. он сообщал: «...у меня уж второй год из комнаты не выходит этот кучерявый кузнец в дворянском мундире с его «русским железным делом» Чувствуете, куда это тянет? Тут не меньше десятка лет работы потребуется, а их, конечно, не осталось. Знаю это, а не могу отделаться».

Этот страстный интерес возник у Бажова как своеобразная реакция на роман Е.А. Федорова. Роман Павлу Петровичу не поправился, и в 1945 году он написал длинное письмо А. А. Суркову — скорее не письмо, а развернутую рецензию на роман. Главное обвинение Бажова — автор «совершенно не считается с исторической обстановкой. Не поправилось Павлу Петровичу и федоровское переложение легенд и преданий о Невьянской башне.

«Даже там, где материал повелительно диктует романисту вникнуть в вопрос, делается это удивительно легко. При описании общеизвестной трагедии Невьянской башни в изложении Федорова ничему не веришь: ни секретному шлюзу, ни чудовищной силе человека, который один поднимает этот шлюз, ни представлению, что могло быть такое закрытое помещение, которое выдержало бы напор прудовой воды, да и смысла в том не видишь: улики преступления, как известно, стараются убрать подальше. Невероятно, что офицер, приехавший для расследования и подозревающий затопление, грозит спустить пруд. Его останавливают ответной угрозой прекратить до весны действие завода. Неужели он не мог догадаться, что пруд, спущенный нормальным путем, ничего не покажет, так как затопление должно быть где-то ниже.

Вообще этой ходовой легенде я не верю именно потому, что не могу представить себе это дело практически. Вариант затопляемого подземного тупика невозможен, не выдержит никакое сооружение. Вариант «было, да водой смыло», то есть проходной водой с крутым падением ниже подземелья и незаметным выходом в Нейву, тоже невероятен: требует работ и креплений объема чуть не линии московского метро. Да и первые Демидовы не походили на этих сицильянцев в зеленых штанах. Были они людьми деловыми, которые нашли бы выход попроще и без риску оставить улики. На Урале того времени ничего не стоило найти десятки хорошо укрытых мест, и отпереться от фальшивомонетчиков было нетрудно: мало ли что они выдумают, а по книгам за ними не значится и платы никому из них не производилось. Только и всего, и никакого подземелья не требуется.

Но должен сказать, что легенда эта крепко укоренилась. Ее бездумно повторяют в Невьянске, ссылаясь на стариков, которые будто бы видели остатки подземных ходов, хотя направление указывают по-разному. Некогда вот только заниматься подобными вещами, а стоило бы проверить раскопками».

Бажов заметил в этом письме-рецензии многие слабости романа. Но и невьянским легендам и преданиям у него требования чрезмерные и несправедливые. Это тем более странно, что сам Павел Петрович был великолепным и чутким знатоком фольклора. Да и в его сказах ведь много волшебного и сказочного, того, что никак нельзя «представить... практически». Легенда есть легенда, а не реальный исторический факт — у нее свои законы жанра, которые, кстати, отлично знал сам Бажов.

Но с общим выводом бажовских размышлений о романе Федорова нельзя не согласиться: характеры Никиты и Акинфия Демидовых получились поверхностными, схематичными, упрощенными. И заканчивает Павел Петрович свое письмо так:

«Теперь последний вопрос - зачем это все пишу? Роман, в сущности, оказался лишь поводом, чтоб поговорить о Демидовых. И вероятно, часть замечаний в адрес автора идет от разницы точек зрения... Вопрос той или другой характеристики Демидовых, конечно, спорный, но бесспорным кажется, что психологический рисунок должен быть гораздо сложнее и основные конфликты должны перенестись в другую среду. Попутно хотелось высказать и свою точку зрения на Демидовых и посоветоваться, не время ли показать их в полный государственный, а не в уральский только рост и по-новому раскрыть тайну Невьянской башни».

Бажов говорит о раскрытии тайны Невьянской башни в широком смысле: «Пора оценить деяния - именно деяния! — в том числе и колонизацонные, с государственной точки зрения и показать первых Демидовых как сподвижников Петра. Причем надо еще подумать, найдутся ли среди этих сподвижников такие, кто мог бы встать в плечо с Никитой и Акинфием Демидовыми».

Но есть и другие конкретные тайны Невьянской башни, связанные как раз с легендами и преданиями. Уже давно, начиная с прошлого, а может быть, даже с ХVIII века, самые разные искатели пытались разобраться в этих легендах и определить, что же в них реальные исторические факты и события, а что фантазия. Сделать это не просто — во многих легендах быль и небыль иной раз переплетаются таким причудливым образом, что трудно отделить одно от другого.

Разобраться в невьянских легендах не просто. Первые Демидовы занимались самыми разными тайными делами, но хитро и умело скрывали свои секреты от современников. И потому разгадать их сегодня, спустя столетия, еще сложнее. Кроме того, весь архив Невьянской заводской конторы за ХVIII век, по крайней мере его значительная часть, сгорел во время пожара 1890 года.

Такова версия многих историков. Но в последнее время у меня возникло иное предположение. Документы о Нижнетагильском заводе за ХVIII век я встречал в изобилии в самых разных архивах Москвы, Ленинграда, Свердловска, а документы Невьянского завода первой половины того же столетия попадались крайне редко. Кроме того, выяснилось, что эти документы исчезли не после пожара 1890 года, а гораздо раньше. Об этом писал еще Григорий Спасский, автор «Жизнеописания Акинфия Никитича Демидова», которое издано в 1833 году:

«Без сомнения, учреждение столь многих заводов, требовавшее необыкновенной деятельности и домогательств, сопровождалось разными достойными памяти обстоятельствами и происшествиями, которых, однако, не сохранило время. В архиве одной из главнейших контор — Нижнетагильской — находятся только немногие отрывки, начинающиеся с 1720 года и состоящие почти из одних расчетов... Более всего надлежало бы надеяться отыскать сведений в Невьянском заводе, как древнейшем из всех и постоянном местопребывании Демидовых, основателей заводов, но и там их нет. Уверяют, что все дела в Невьянске истреблены пожаром...»

Невьянский завод горел не раз — и в ХVIII и в ХIХ веках. Но вот что странно. Невьянский архив, как свидетельствуют современники, держали в двух местах — на одном из ярусов наклонной башни и в господском доме. Башня же, к счастью, никогда не горела, а господский дом сгорел лишь в 1890 году. Не явился ли «пожаром» сам Акинфий Никитич? Ведь в последние годы его жизни нависла угроза разоблачения разных тайных дел. Еще при нем невьянские документы прятали от ревизоров.

Так или иначе, но невьянский архив исчез бесследно. И в нем наверняка удалось бы найти какие-то материалы, позволившие приподнять завесу над таинственными деяниями горных магнатов. В документах же, которые Никита и Акинфий посылали в разные правительственные учреждения, наивно было бы искать интересующие нас сведения. Эти демидовские отчеты обычно сознательно искажали реальное положение дел на Невьянском заводе.

Но человек любопытен по своей природе, а потому стремится разгадать загадки, которые ему загадывают. За последние годы некоторые из загадок Невьянской башни удалось раскрыть. Но, к сожалению, далеко не все. Многое до сих пор остается без ответа, по крайней мере, без убедительного, аргументированного ответа.